Она поставила коробку с тортом на барную стойку и взяла доску, на которой каждое утро писала мелом названия сегодняшней сладкой выпечки: традиционные для южной кухни торт «Красный бархат» и персиковый кекс, плюс миндальные пирожные с медом и зеленым чаем и клюквенные пончики. Джулия знала, что знакомые кушанья продаются гораздо лучше. К новым блюдам люди относятся настороженно. Почти год ушел у нее на то, чтобы завсегдатаи оценили ее кулинарное мастерство на привычных десертах настолько, что стали уже без опаски пробовать любые ее пирожные и торты.

Когда она ставила доску обратно на стойку, в обеденный зал вышел Савьер.

— Я сказал Стелле, что сегодня приду в гости с пиццей. Ты будешь дома?

— Я всегда дома. Почему бы вам уже не переспать и не покончить со всем этим делом? — Савьер обхаживал Стеллу с тех самых пор, как Джулия вновь поселилась в Мэллаби. Каждый четверг он являлся к ней с пиццей и сидел допоздна. Стелла клялась и божилась, что между ними ничего нет, а Джулия лишь поражалась ее наивности.

Савьер придвинулся ближе.

— Мы уже переспали, — шепнул он ей на ухо. — Три года назад, сразу после ее развода. И прежде чем кто-то меня обвинит в неразборчивости, спешу заметить, что в последнее время я взял в привычку никогда не раскаиваться в том, что делаю.

Она одарила его убийственным взглядом, но он уже отвернулся и направился к выходу. Его небрежное, почти легкомысленное признание застало ее врасплох. Ее словно обдало терпким колючим холодом, как это бывает, когда в первый раз пробуешь лайм.

Она не винила его за то, что он повел себя как испуганный подросток, узнав о ее беременности после их единственной ночи на футбольном поле за школой — давным-давно. Она тоже была испуганным подростком. И они приняли то единственное решение, которое тогда были способны принять. К добру ли, к худу ли. Теперь все равно ничего не изменишь.

Но ее возмутила та легкость, с какой он шел по жизни. Для него это была просто одна ночь. Одна достойная сожаления ночь с девчонкой, которую все считали придурочной и убогой, и с которой он сам не перемолвился и парой слов в школе. С девчонкой, влюбленной в него до безумия.

О господи. Нет, во второй раз она так не влипнет. Ни за что в жизни.

Осталось всего полгода. Полгода строгой экономии — и она благополучно уедет из этого мрачного места и никогда больше не вспомнит Савьера.

Если ей хоть чуть-чуть повезет.

Глава 2

Эмили проснулась вся мокрая и совершенно разбитая. К тому же она не понимала, где находится. Она села на постели, вытащила из ушей наушники МР3-плеера и оглядела комнату. Обои в соцветиях сирени, древняя мебель, как в покоях принцессы. И вот тогда она вспомнила. Она приехала к деду, и это старая комната мамы.

Эмили еще никогда не приходилось спать в доме, ощущавшемся таким пустым. Хотя она знала, что дед был внизу, ее все равно беспокоила мысль о том, что весь верхний этаж принадлежит ей одной. В темноте дом трещал и скрипел, а на балконе шуршали сухие листья. Промучившись полночи, Эмили включила плеер и попыталась представить, что находится где-нибудь в другом месте. Не таком отсыревшем и гулком.

Как бы ей ни было страшно, но в следующий раз спать придется с открытой балконной дверью, иначе она просто утонет в испарине. Эмили легла в пижаме, но очень скоро выбралась из штанов и сейчас была только в пижамной майке. Ее мама была, наверное, самым политкорректным человеком на свете — активистка, защитница окружающей среды, поборница прав обездоленных, — но даже она включала кондиционер, когда становилось слишком жарко.

Эмили пошла в старомодную ванную и забралась в нее, потому что там не было душа. И еще Эмили поразило, что для холодной и горячей воды были отдельные краны вместо нормального смесителя.

Надев шорты и майку-борцовку, она спустилась вниз.

Ей сразу бросилась в глаза записка, прилепленная к сетчатой входной двери.

Записка была написана большими печатными буквами, съезжавшими со строчек на разлинованном листе, как будто дед за своей огромной рукой сам не видел, что пишет.

Эмили сделала глубокий вдох и напомнила себе, что мир далеко не всегда соответствует ожиданиям. И все равно было обидно. Сегодня ее первый день в доме деда, а тот даже не захотел позавтракать вместе с ней.

Снаружи раздался шорох листьев. Эмили испуганно вздрогнула, подняла глаза и увидела сквозь сетку на двери, как на крыльцо поднимается женщина лет тридцати пяти. У нее были светло-каштановые волосы и очень красивая стрижка-каре, удлиненная по бокам. У Эмили тоже было каре, но оно никогда не лежало так стильно. Поэтому Эмили собирала волосы в короткий хвостик, из которого вечно выбивались пряди.

Женщина заметила Эмили, только когда поднялась на самую верхнюю ступеньку.

— Привет, — улыбнулась она, подходя к двери. — Ты, наверное, внучка Ванса.

Эмили заметила, что у нее очень красивые темно-карие глаза.

— Да, я Эмили Бенедикт.

— Я Джулия Уинтерсон. Живу в том доме. — Она слегка повернула голову, указав взглядом на желтый с белой отделкой соседний дом. Вот тогда Эмили и заметила в ее волосах ярко-розовую прядь, убранную за ухо. Это смотрелось странно и неожиданно для женщины с таким симпатичным, открытым лицом, одетой в обсыпанные мукой джинсы и белую блузку в крестьянском стиле. — Я принесла тебе яблочный торт. — Она открыла коробку, которую держала в руках, и показала Эмили нечто, похожее на стопку очень больших коричневых оладий, проложенных слоями густого джема. — Это значит… — Женщина на мгновение замешкалась, подбирая слова. — Это значит «добро пожаловать». Да, у Мэллаби есть свои недостатки. Наверное, мама тебе рассказывала. Но в этом городе отличная кухня. Пока ты здесь, питаться будешь отменно. Хотя бы какое-то удовольствие.

Эмили уже и не помнила, когда в последний раз ела что-нибудь с удовольствием, но не стала говорить об этом Джулии.

— Мама ничего не рассказывала мне о Мэллаби, — сказала она, глядя на торт.

— Совсем ничего?

— Ничего.

Джулия, кажется, онемела от удивления.

— Что? — спросила Эмили, подняв глаза.

— Нет, ничего, — Джулия тряхнула головой и закрыла коробку. — Может быть, отнесем его в кухню?

— Да, конечно. Входите. — Эмили открыла сетчатую дверь.

Входя в дом, Джулия заметила записку дедушки Ванса, которая так и висела на сетке.

— Вчера Ванс меня попросил съездить с ним в магазин, чтобы купить для тебя еды, — сказала она, кивков указав на записку. — У него очень своеобразные представления о еде для подростков: растворимая шипучка, фруктовые мармеладки и жвачка. Я его уговорила купить еще чипсы, бублики и кукурузные хлопья.

— Очень любезно с вашей стороны, — сказала Эмили. — Я имею в виду, что вы возите дедушку в магазин.

— В детстве я была страстной фанаткой Великана из Мэллаби. — Увидев, что Эмили не понимает, Джулия пояснила: — Так здешние жители называют твоего деда.

— А какой у него рост? — спросила Эмили, понизив голос, словно дедушка мог услышать.

Джулия рассмеялась. Это был очень хороший, солнечный смех. Слышишь его, и кажется, будто входишь в луч яркого света. То, что она принесла торт незнакомому человеку, казалось вполне уместным. Словно так и должно быть. Она как будто сама была сделана из воздушного торта, легкого, аппетитного и красиво украшенного снаружи, — с ее звонким лучистым смехом и розовой прядью волос. А что было внутри, остается только гадать. Эмили почему-то казалось, там спрятано что-то тяжелое, темное.

— Рост достаточный, чтобы заглянуть в завтра. Так он всем говорит. Выше двух сорока, это точно. Однажды сюда приезжали люди из Книги рекордов Гиннесса, но Ванс с ними даже не стал разговаривать.